Владимир Ильич Ленин

         к Дому союзов

*

плывущий
         на спинах рыданий и маршей.
Еще
в караул

      вставала в почетный

*

суровая гвардия
         ленинской выправки,
а люди
   уже
      прожидают, впечатаны
во всю длину

      и Тверской

*

            и Димитровки

*

.

В семнадцатом
      было —
              в очередь дочери
за хлебом не вышлешь —
            завтра съем!
Но в эту
      холодную,
         страшную очередь
с детьми и с больными
             встали все.
Деревни
      строились
         с городом рядом.
То мужеством горе,
         то детскими вызвенит.
Земля труда
      проходила парадом —
живым
   итогом
      ленинской жизни.
Желтое солнце,
         косое и лаковое,
взойдет,
   лучами к подножью кидается.
Как будто
        забитые,
         надежду оплакивая,
склоняясь в горе,
           проходят китайцы.
Вплывали
        ночи
      на спинах дней,
часы меняя,
           путая даты.
Как будто
        не ночь
            и не звезды на ней,
а плачут
   над Лениным
         негры из Штатов.
Мороз небывалый
         жарил подошвы.
А люди
   днюют
      давкою тесной.
Даже
   от холода
      бить в ладоши
никто не решается —
         нельзя,
            неуместно.
Мороз хватает
      и тащит,
            как будто
пытает,
   насколько в любви закаленные.
Врывается в толпы.
         В давку запутан,
вступает
      вместе с толпой за колонны.
Ступени растут,
          разрастаются в риф.
Но вот
   затихает
         дыханье и пенье,
и страшно ступить —
         под ногою обрыв —
бездонный обрыв
         в четыре ступени.
Обрыв
   от рабства в сто поколений,
где знают
        лишь золота звонкий резон.
Обрыв
   и край —
           это гроб и Ленин,
а дальше —
      коммуна
         во весь горизонт.
Что увидишь?!
      Только лоб его̀ лишь,